Априорные оценки предстоящих жертв почти всегда кардинально расходятся с постериорным подведением исторических итогов. Но именно поэтому при анализе модернизационных проектов так важно видеть те вызовы, на которые они реально отвечали. Например, следует учитывать, что советская модернизация 30-х годов осуществлялась перед лицом остро ощущаемой угрозы иностранной интервенции. В результате такого самоощущения широких слоев общества и сверхмобилизационных устремлений власти эта модернизация велась методами военного времени. Такое понимание позволяет иначе оценивать те издержки, на которые было готово идти и шло на деле советское общество. Но это вовсе не означает согласия с подобными методами в других исторических условиях.
§ 4. Российская модель модернизации
Выше мы уже отмечали, что успех сопутствует тем проектам, которые в полной мере учитывают специфику собственного странового развития. Соответственно выявление особенностей развития нашей страны абсолютно необходимо для реалистичного отечественного проекта модернизации. Видимо, не без влияния подобного рода соображений в последние годы возрос интерес к выявлению особенностей российской модели развития.
Поиски специфики
Фокусом нашего рассмотрения является не просто выявление специфики развития России, но включение ее в типологию парадигм модернизации.
В силу смены доминирующих идеологических пристрастий в нашей стране существенно возросло влияние макросоциальных, социокультурных подходов в противовес раннее властвовавшему экономическому детерминизму. Это действительно возвращение к большой отечественной традиции. В основе острой дискуссии, участниками которой были западники, славянофилы, а позднее и народники, лежали различия во взглядах относительно того, насколько реформы XVIII-XIX веков соответствовали российской идентичности; имели ли они позитивные или, напротив, негативные последствия; как эти преобразования воздействовали на социокультурный фундамент развития России.
Справедливости ради следует отметить, что такая дискуссия продолжалась и в послереволюционные годы, не только в эмигрантской среде (прежде всего Николай Бердяев и Георгий Федотов), но и в отечественном андеграунде (Александр Ахиезер) [37].
Во многом эти обстоятельства обусловили сегодняшнее преобладание социокультурного подхода, остроту дискуссий о роли российской культуры в судьбе отечественных преобразований. В новых обстоятельствах возродились и неозападники, исследовавшие причины отклонения развития нашей страны от магистрали «нормального», то есть западного развития, ищущие пути возврата на эту магистраль; и неославянофилы, отстаивающие принципиальную непригодность западных моделей для плодотворного развития России.
Анализ характера отечественного развития показывает, что в течение длительного времени, со времен раскола, развитие России осуществлялось в виде телеологического воплощения властью идеологически сформированных проектов. Использование концепции «Москва - Третий Рим» как государственно-политической идеологии; попытки «европеизации» России, энергично проводившиеся в разных модификациях Петром I, Елизаветой, Екатериной Великой, Павлом I; «строительство социализма», как в ленинско-сталинской, так и перестроечной модификациях - все эти проекты различаются лишь идейными источниками целевых ориентиров. Их объединяет принцип идейно вдохновленного силового переустройства государства, экономики и общества.
Идеолого-телеологический тип развития характерен и для реформ, проводимых в России в 90-е годы XX века, направленных на внедрение «сверху» институциональных норм политической демократии и рыночной экономики.
Имеются и альтернативные позиции. Так, Александр Ахиезер, Игорь Клямкин и Игорь Яковенко отстаивают позицию о растущей в дооктябрьский период роли либерально-демократической компоненты развития. Это, на наш взгляд, вменение истории иного смысла. Так, например, указывается на попытку Александра III «монопольно представлять интересы всех социальных групп вместе и по отдельности». Но вряд ли концепция власти Александра III вообще включала понятие социальных интересов [38]. Скорее здесь присутствовало синкретическое представление о народе.
Предоставим слово Константину Победоносцеву - неоспоримому идеологу этого царствования: «Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо, народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться!» [39]
Кроме того, в работе Ахиезера, Клямкина и Яковенко игнорируются различия в содержании моделей деятельности на разных этапах отечественного развития. Ведь для ведущих культурологов вполне очевидно, что вечевая демократия, глубоко погруженная в традиционный мир, кардинально отличается по своим мотивам и способам принятия решений от модерной демократии, основанной на индивидуальном выборе, универсалистских ценностях. В свою очередь утверждение таких ценностей невозможно, как показывает история феодальной Европы, без этапа централизованной монархии. Универсалистские ценности на этом этапе становятся не только важным этическим регулятором, но утверждаются в качестве оснований для институционального функционирования.
Не следует абсолютизировать и мобилизационную специфику России. Признавая большое значение этой компоненты отечественного развития (значимость которой, впрочем, сильно менялась на отдельных исторических этапах), следует указать на вторичность этой характеристики. Выше мы уже отмечали тесную связь между следованием идеолого-телеологической парадигме, с одной стороны, и мобилизационным характером власти - с другой. Следование этой парадигме всегда влечет за собой мобилизацию. И здесь Россия совсем не уникальна. Каждый раз, когда где-либо начинали воплощать в жизнь идеологический проект, всегда за этим следовала мобилизация. Варьировалась лишь степень такой мобилизации, и в особенности - виды суперценностей, выступающих ее основой.
Так, например, социальная мобилизация периода посткоммунистического транзита стран Восточной и Центральной Европы была связана с суперценностью - национальным освобождением от «гнета Москвы». Многие современные проблемы в этих странах как раз вызваны тем, что мобилизационное напряжение снижается, начинается переход к рациональному осмыслению ситуации. Этим же обусловлены и попытки, проявляющиеся в ряде стран Восточной Европы, оживить увядшую суперценность, вернуть мобилизационное напряжение, уйти от необходимости решать накопившиеся новые проблемы развития.
Специфика российской модели
При анализе модели российской модернизации следует выделить специфическую особенность российской трансформации и модернизации - низкое значение этических оснований функционирования социальных институтов, связанных с ними моделей социального действия. В силу этого необходимо прояснить специфический характер социального функционирования, базирующегося на иных, прежде всего религиозно-идеологических, основаниях.
Много написано о сакральном характере российской, а затем и советской власти. Это вполне объяснимо с учетом доминирования идеолого-телеологической парадигмы. Но тогда требует объяснения необычайно высокий статус идеологии в нашей стране - именно он создавал предпосылки для идеологической мобилизации, массового энтузиазма, блокировавшего рациональный анализ ситуации.
Выше мы не раз обращались к классической логике: секуляризация, снижение роли религиозных ценностей вполне компенсируется ростом значения универсалистских ценностей. В большой исторической перспективе такое обобщение вполне правомерно. Но следует обратить внимание и на то, что все индоктринации Просвещения осуществлялись в отношении общества с глубоко укорененными религиозными традициями, и в результате был сформирован сложный синтез религиозных и модерных ценностей. Таким образом, несмотря на неизбежные кризисы, этические основания институциональной модели все же сохранили свою устойчивость, хотя одновременно сильно эволюционировали.
Сколько бы критики викторианской морали, включая великих Бернарда Шоу и Оскара Уайльда, ни издевались над этосом, жестко определявшим нормы поведения джентльмена, его наличие трудно отрицать. Хорошо известна статистика спасшихся при катастрофе «Титаника»: из пассажиров первого класса спаслись практически лишь женщины и дети, а среди пассажиров второго и третьего 80 процентов оставшихся в живых - мужчины. Нормы, довлевшие над «высшим» классом, были более значимы, чем даже инстинкт самосохранения.
